Глава XXXIV   Индрек тоже принадлежал к числу тех, кто стал плохо учиться, но у него помимо завров имелись на то особые причины. Дело в том, что он получил in Германии письмо в несколько строчек — совсем обычное, короткое письмецо. Это письмо взволновало его чрезвычайно, вот что в нем говорилось:

«Писать Вам об этом, конечно, бессмысленно. Кроме того, я собиралась Вас кое о чем спросить, но отвлеклась. Мой вопрос не менее бессмыслен, но я все-таки спрошу. И Вы ответьте мне непременно по-эстонски, потому что я заметила — человек на своем родном языке куда честнее и откровеннее, чем на каком угодно чужом. Потому-то дипломаты — с одним из них я здесь познакомилась — обязаны знать иностранные языки, иначе им трудно как следует лгать. Ведь на родном языке с человеком некогда разговаривали те, кто меньше всех лгал ему в жизни, так что родной язык — самый честный. К тому же те люди говорили ему самые задушевные слова, быть может такие задушевные, каких он уже ни разу не услышит за всю свою жизнь. А как же ты станешь лгать на языке, на котором некогда слышал столько правды и нежности? А если и солжешь, то вспомнишь, что ведь это язык твоей правды, твоей величайшей нежности, и будешь хоть немного держаться в рамках. Не так ли? Потому-то писатели и поэты пишут только на родном языке — это язык их правды и нежности. Несомненно, так оно и есть. Ужасно глупо, но так! Поэтому я боюсь, а вдруг я Вам лгу, ведь я пишу на чужом языке. Обратите внимание — на чужом языке, так как я пришла к заключению, что немецкий все же чужой для меня язык: я заметила, что по-немецки мне гораздо легче лгать, чем по-эстонски. Вот почему. Помните, что я говорила Вам как-то о немецком языке и любви? Вы, может быть, не помните этого, а я помню, как будто это было только вчера. В тот раз я сказала, что признаться в любви можно только на немецком языке. Теперь я убеждена в обратном. Понимаете? Любовь — самое главное в жизни, это мое твердое убеждение. И только подумайте, мои взгляды на признание в любви в корне изменились. Если я встречу человека, которого полюблю, я смогу признаться ему в этом только по-эстонски. Только! Даже если я полюблю немца и должна буду ему об этом написать, я начну по-эстонски: милый, дорогой. Пусть бы только эти два слова выучил человек, который меня полюбит. Он может писать мне хотя бы по-китайски, но эти два слова к хочу видеть написанными по-эстонски. Непременно!

...Оба прошлых раза я так и не дошла до своего вопроса, попробую сегодня. Но уже наперед заклинаю Вас — отвечайте мне только честно и откровенно. Скажите: я можжевеловая немка? 1 Вы ведь знаете, что это такое? Я сама считаю, что нет, поскольку в любви,— а это самое важное,— я хочу признаться на родном языке, а если у человека такие желания, разве он можжевеловый немец? Можжевеловый немец с детских лет слышит только чужой язык, только чужой. Можете себе представить, что значит для человека никогда не слышать родного языка — ни дома, ни в школе, ни в церкви? Вы, конечно, не понимаете меня. А ведь это очень просто.

Скажите, верит ли наш можжевеловый немец в то, что он немец? Конечно, не верит. А как же может немецкий язык быть его родным языком, если он знает, что он вовсе не немец? Значит, что делает каждый можжевеловый со своим ребенком с самого его рождения? Лжет ему с первого мгновенья, лжет ему еще в утробе, говоря: ты немец. Понимаете ли Вы, что это значит, если матери приходится лгать так своему ребенку с младенческих лет? Я думаю, Вы, как мужчина, не совсем это понимаете. Как по-вашему, что получится из такой матери и что получится из ребенка такой матери? Ведь не может быть, чтобы в этой матери угасла всякая любовь к правде, всякая искренность по отношению к тому, кого она сама произвела на свет. Хоть изредка, да должны же у нее быть минуты просветления, когда ей становится больно и стыдно за себя и своего ребенка. И это продолжается всю жизнь, даже тогда, когда дети уже знают, понимают, что их мать лгала им с пеленок и все еще лжет. И это продолжается из поколения в поколение. И что станется с народом, который сознательно лжет от колыбели до могилы? Вы подумайте хорошенько, что происходит с этими людьми, когда они собираются вместе как немцы и в то же время отлично знают, что ни один из них не немец. С этой же ложью они скопом идут в церковь, к причастью. Даже отпущение грехов они хотят получить из лжи. Принимают от пастора кровь и тело Христово, а сами лгут. Я тоже так лгала, потому-то я и знаю. А что может выйти из людей, которые лгут так из поколения в поколение? Из них ничего не может выйти, потому что они отравлены не на жизнь, а на смерть. Мне объясняли, что есть яды, которые иссушают труп. В можжевеловых немцах извечная ложь является таким ядом, он пропитывает их насквозь и иссушает душевно и духовно, и они становятся как губки, как живые мумии.

1[2]34
Оглавление