Глава XVI   Однажды вечером господин Маурус так закончил свою назидательную речь, которую на этот раз произносил по-эстонски:

— Вы должны научиться хранить тайны,— назидательно заметила Рамильда.— Тайна — это великое сокровище, неужели вы хотите жить без сокровищ? Ведь не собираетесь же вы вечно резать здесь хлеб и громыхать тарелками? Слушайте. Тетя и отец хотят послать меня в Германию, а я не хочу туда ехать. И знаете почему? Угадайте.

У Индрека отчего-то вдруг забилось сердце, и трепет сердца передался всему телу.

— Ну, не хотите отгадать?

— Не знаю,— еле слышно пролепетал Индрек — от волнения у него отнялся язык.

— Эх вы, Большой Дурень! — сказала вдруг ласково Рамильда,— казалось, трепет сердца Индрека передался и ей.— Эх вы, Таллисман! Мы ведь только что об этом говорили. О чем мы говорили?

— О большой тайне,— напомнил Индрек совсем тихо.

— И этой большой тайной был Гете,— смеясь, сказала Рамильда.— Все не так, как я говорила, а наоборот: я не хочу ехать в Германию, потому что Гете уже умер. Никто, кроме вас, не знает этого. Но если бы Гете был еще жив, если бы существовала хоть одна тысячная процента такой возможности, я бы тотчас же поехала, хоть сегодня вечером, и вернулась бы обратно здоровой. Ведь только подумайте — я поеду туда, где, быть может, живет и Гете, любивший на склоне лет молодых девушек, и смогу хоть издали увидеть его, есть такая возможность, пусть даже неосуществимая,— знаете, это помогло бы мне лучше всякой сулемы, ведь даже старый Гете лучше, чем свежая сулема Бруммфельдта. А теперь я не поеду, не хочу. Кроме того, есть кое-что, связанное с вами. Не то, чтобы с вами лично, а вообще с вами, мальчиками. Дело в том, что на рождество, когда доктор Брум-мфельдт порекомендовал мне переменить климат, папа сказал, что теперь это невозможно, куда же он денет своих мальчиков, то есть князей, графов и Тигапуу. И вас, конечно, тоже. А вы понимаете, что это значит, если доктор говорит: я должна ехать, потому что молодым девушкам необходима перемена климата, а папа отвечает: мальчики! Из-за мальчиков, съехавшихся со всего света, мой отъезд откладывается. Ну, скажите на милость, что же я, собственно, такое, если моя целебная вода, мое совершенствование в Германии, моя встреча с Гете зависят от похлебки мальчиков, от харчей, которыми их кормят каждый день? Для чего мне жить, если суп для мальчиков важнее, чем моя поездка? Папа и тетя утверждают: нельзя, нельзя, кто же станет варить мальчикам суп. Я тысячи раз мечтала, чтобы вы хоть на миг очутились на моем месте, а я на вашем. Поглядела бы я, что бы вы стали делать, если надо ехать, а вас не пускают, если папа и тетя твердят: подожди, подожди до весны, тогда поедем. Скажите, что бы вы стали делать?

— Не знаю, что бы я стал делать,— ответил Индрек,— я знаю только одно...

— Что же вы знаете? — спросила Рамильда.

— А то, что если бы вы мне об этом раньше рассказали, я под любым предлогом ушел бы из школы, лишь бы тете не надо было больше суп варить, и вы могли бы сразу же уехать.